nervousМаркус пересек щедро посыпанную галькой подъездную аллею и поднялся на крыльцо к парадной двери. Гастингс-хаус —зубчатые стены, бойницы, башенки и шпили — был огромен. Западная стена заросла плющом, словно кто-то набросил на нее толстое зеленое одеяло. Маркус позвонил и стал ждать.
Очень нескоро из-за угла появился мужчина лет тридцати, в твидовом пиджаке горчичного цвета и коричневых вельветовых брюках. Его сопровождали два слюнявых бультерьера.
— Чем могу? — отрывисто спросил он, словно помощь никак не входила в круг его интересов.
— Не знаю, — ответил Маркус. — Я ищу мистера Гордона Вэйна.
— Я Гордон Вэйн. Мы ведь не договаривались о встрече?
— Нет. Похоже, у меня пропала собака.
— Что ж, скверно. Но не понимаю, при чем здесь я.
— Боюсь, она убежала в ваш лес. Я подумал, может, вы ее видели. Нечистокровный силихем.
Гордон Вэйн покачал головой.
— Если она убежала в этот лес, вряд ли вы ее найдете.
— Я подумал, если вы ее не видели, может быть, пойти поискать…
— Боюсь, это исключено.
— Я не причиню никакого ущерба.
— Дело не в этом. Лес местами сильно заболочен, и, поверьте, это очень опасно.
— По виду не скажешь, — не унимался Маркус.
— К сожалению, факт остается фактом. Вдруг с вами что-нибудь случится? У нас нет страховки. Оставьте мне свой номер телефона. Я дам знать, если ваша собака объявится.
— Я кого-то видел в лесу, — сказал Маркус.
Гордон Вэйн, оглаживавший псов, резко вскинул голову.
— Видели? Кого?
— Не знаю… кого-то очень высокого. Невероятно высокого и с ног до головы в черном.
Гордон Вэйн вперил в Маркуса такой пронзительный взгляд, словно читал его мысли. Потом, не говоря ни слова, вынул из жилетного кармана механический карандаш и визитку:
— Ну-с, ваш номер?..
Он стоял и смотрел, как Маркус, с хрустом ступая по гравию, уходит. Маркус не был уверен, правильно ли поступил, притворившись, будто у него пропала собака. Возможно, не следовало тревожить Вэйнов. Но он не мог придумать никакой иной способ вспугнуть «страшилище» Дункана Гринлифа. Если Вэйны решат, что по лесу бродят сбежавшая собака и — вполне вероятно — пустившийся на ее поиски хозяин, возможно, они выпустят загадочное существо на волю.
Более того: если Вэйнов встревожит то, что Маркус видел это существо и способен проболтаться, они могут выпустить страшилище, чтобы угомонить ненужного свидетеля.
Вот только Маркуса голыми руками не возьмешь, что бы ни объявилось: он запасся фотоаппаратом, большим армейским ножом и бейсбольной битой. И пробовал убедить Роджера одолжить ему ружье (под предлогом «пострелять по тарелочкам»), но у него не было разрешения, а Роджер в таких случаях был кремень.
Однако пуще всего Маркусу хотелось вернуться к Дункану Гринлифу и доказать художнику, что он не выдумал существо в черном и сделал все возможное для крошечного мальчика в пасти Голодной Луны.
Далеко за полночь он, обогнув дом Роджера, отправился по узкой аллейке в лес. Ночь стояла ясная, тихая, луна светила как фонарь. У знака «Посторонним вход категорически воспрещен» Маркус свернул с тропинки; потрескивание и шелест ознаменовали его шествие по сухим листьям и кустикам черники. Он был настороже и слегка робел — вздрогнул, когда прямо на него из подлеска выпорхнула птица, — но особенного страха не испытывал. Словно с тех самых пор как Маркус впервые увидел на коробке с хлопьями Голодную Луну, судьба неуклонно вела его к сегодняшней ночной вылазке. Словно много лет назад он был избран для того, чтобы загладить вопиющую несправедливость.
Он кое-что почитал о фессалийских ведьмах. Дункан Гринлиф был совершенно прав касательно их внешнего вида и возможностей. Сверх того они, по-видимому, умели оборачиваться зверями и птицами, а также обладали глубокими тайными знаниями касательно афродизиаков и ядовитых трав. Логову фессалийской ведьмы полагалось ломиться от курений, диковинных гравюр, от клювов и когтей хищных птиц, а также от кусков человеческой плоти и маленьких склянок с кровью, выпущенной из жертв. Особую страсть они питали к носам казненных.
Дункан Гринлиф сказал чистую правду и относительно леса: колючей проволоке было далеко до ежевичника. Маркус не успел углубиться в чащу и на сотню ярдов, а уже расцарапал лицо и руки и разорвал куртку на плече. Будто кустарник, живой и полный злобы, намеренно сек, драл и цеплял его.
Маркус крест-накрест водил лучом фонарика по подлеску, опасаясь капканов. Нелепо было думать, что за шестьдесят с лишком лет те никуда не делись… однако не более нелепо, чем подозревать, что в полутьме притаилась, поджидая его, фессалийская ведьма, чудище с блестящими глазами и акульими зубами.
Десять минут прошло в борьбе с встающим на пути кустарником, и наконец Маркус выбрался на край заболоченного участка. Заухала сова; в кустах что-то прерывисто, бурно зашелестело. С колотящимся сердцем Маркус посветил фонариком вперед, и луч отразился в паре желтых светящихся глаз. Маркус громко охнул, готовый броситься наутек, но существо метнулось в противоположную сторону. Мелькнул толстый, пушистый хвост крупной лисицы.
Маркус взвесил в руке бейсбольную биту и медленно, осторожно двинулся вперед по мягкой раскисшей почве, ломая голову над тем, велико ли и глубоко ли болото. Он старался идти тихо, но каждый его шаг сопровождало жирное чавканье.
Он шагнул еще раз — и земля всосала его по колени. Маркус попытался высвободить левую ногу, но потерял равновесие и полетел ничком, выронив бейсбольную биту и выставив перед собой руки, чтобы не расшибиться.
Он сперва услышал и только потом почувствовал. Звенящий металлический щелчок — и правую кисть обожгла дикая боль, словно он сунул руку в открытый огонь. Маркус попробовал вырваться, но стальная ловушка намертво вцепилась в запястье, наполовину перерубив его. При свете упавшего фонарика видны были сухожилия, кость и ярко-алые мышцы. Капкан забрызгала кровь, и Маркус без преувеличения чувствовал, как его артерии толчками выплескивают ее в болотную жижу.
Спокойствие, только спокойствие. Дело плохо, но не безнадежно. Микрохирургия в наши дни творит чудеса. Полицейскому кисть пришили. И той женщине, которой отрубило руки обрезным станком, тоже. Без паники! Думай!
Свободной, левой, рукой он потянулся за битой. Алюминий… выйдет хороший рычаг, разожмешь эту хреновину. Но бита откатилась слишком далеко, и в попытках подобраться к ней Маркус причинил себе такую боль, что едва не откусил кончик языка.
Жгут. Первым делом следует остановить кровотечение. Левой рукой он расстегнул и выдернул из шлевок ремень. С четвертой попытки его удалось накинуть на запястье и продернуть конец в пряжку. Он ухватил ремень зубами, потянул — и тянул, пока не вздулись жилы. Поток крови ослаб до мерной капели. Маркус затянул жгут еще туже, и кровотечение остановилось.
Теперь думай. Постарайся привлечь к себе внимание. Он подобрал фонарик и отчаянно замахал им из стороны в сторону, но закричать не мог — тогда пришлось бы ослабить жгут.
Думай. Что можно сделать теперь?
Где-то в чаще послышался шелест. Быстрый, неумолимый шелест, словно что-то приближалось через кустарник, привлеченное запахом крови.
Господи Иисусе, да это ведьма. Это ведьма, а я в ловушке, как когда-то юный Майлз Гринлиф.
Зашелестело громче, энергичнее; Маркус услышал, как ломаются ветки, увидел, как содрогаются кусты.
Оставалось одно. Он полез в карман и вытащил армейский нож. Вцепиться зубами в ремень, чтобы удержаться от крика и больше не прикусывать язык… Маркус надеялся, что успеет перепилить себе руку раньше, чем существо в черном колпаке выскочит из чащи и растерзает его в клочья.
Он приложил режущую кромку ножа вплотную к зубьям капкана и принялся пилить собственное запястье. Первый надрез принес леденящий холод и такую боль, что Маркус всхлипнул. Но он слышал, как ведьма идет по лесу, все ближе, ближе, и даже такая боль показалась лучшей долей, чем страшная смерть в лапах чудовища.
Он перерезал кожу и мягкие ткани и наткнулся на кость. Дальше пилить было невозможно. Маркус зажмурился, набрал полную грудь воздуха и резко перекатился на другой бок. Кость сломалась, и он был свободен.
Подвывая, держась за культю, он ринулся по кустам вон из леса. Без фонарика дорогу не было видно, и колючие ветки, хватая Маркуса, всякий раз сбивали его с курса. На подламывающихся ногах он кружил по ежевичнику, падая, поднимаясь, спотыкаясь, снова падая.
Потрясенный и измученный, он осел на колени. Из кустов надвинулась темная тень. Она стояла перед ним так долго, что Маркусу почудилось, будто время остановилось.
Потом в глаза ему ударил ослепительный свет, и чей-то голос сказал: «Он здесь! Гордон, он здесь!»
Новые шаги, опять свет. Потом: «О Господи, его рука! Баркер, будьте любезны, позвоните в скорую и велите им пошевеливаться, черт подери».
Он сидел в приемной в Ройхэмптоне и ждал — ему должны были прикрепить новую руку, — и вдруг ему померещилось знакомое лицо. Пожилой седовласый мужчина с крупным носом сидел на другом конце приемной и читал «Сельскую жизнь». Правая рука пожилого господина была затянута в кожаную перчатку.
Маркус долго хмурился, разглядывая его, но никак не мог припомнить. Только когда медсестра вышла и окликнула: «Мистер Гринлиф, зайдите, пожалуйста!», он понял, кто перед ним.
Он дождался Гринлифа за стенами больницы. Поток машин ревел так, что приходилось кричать.
— Мистер Гринлиф? Мистер Майлз Гринлиф? — спросил Маркус.
Старик удивился.
— Прошу прощения. Мы знакомы?
— Нет, вы меня не знаете. Но я знаю вашего брата, Дункана.
— Ах, так. Как он поживает?
— А вы не видитесь?
Майлз Гринлиф поджал губы.
— Он пишет, но я не отвечаю. Все равно ему ничего не уразуметь.
— Он сказал, вы умерли.
— Гм! Большую часть времени он думает, что это так. У него бывают и минуты помрачения, и минуты просветления. Сейчас чаще помрачения.
— Он рассказывал мне про вашу руку. О том, как вы ее лишились.
— Неужели? Которая же из историй это была на сей раз? Наверняка о фессалийских ведьмах?
Маркус кивнул и приподнял свою руку.
— Я отправился на поиски, чтобы доказать, что он прав. И со мной случилось то же самое.
Майлз Гринлиф озадаченно воззрился на него.
— Голубчик, вряд ли вы знаете, что именно со мной случилось. Мы с братом оба были одаренными от природы художниками. Правда в том, что я — пусть младший и пусть это мои собственные слова — гораздо талантливее. Вот почему, когда я получил школьную премию за успехи в рисовании, а Дункан — нет, он завел меня в лес, оглушил молотком, связал и намеренно отпилил мне правую руку плотницкой пилой. Все это было в местных газетах.
Маркус почувствовал, что дрожит.
— Никаких капканов? Никакой собаки?
Майлз Гринлиф покачал головой.
— Увы, лишь всепоглощающая ревность. И уже тогда неуравновешенный ум.
— Но капканы были. Я сам попался в капкан. Вэйны сказали полиции, что это попросту реликвия викторианской эпохи, оставленная в лесу без их ведома. Но сработала она не как реликвия викторианской эпохи.
Майлз Гринлиф левой рукой пожал левую руку Маркусу.
— Что касается Вэйнов, я полагаю, лучше оставаться в неведении. Как знать! Возможно, я обманул вас, и фессалийская ведьма там все-таки живет.
В тот вечер луна вышла на небосклон и выбелила леса в цвет костей и когтей. Одна из собак Роджера что-то вынюхивала в подлеске, кротов или мышей.
Роджер у задней калитки звал и свистел, но собака не обращала внимания на хозяина, а он был чересчур далеко, чтобы услышать хищный металлический щелчок.
Не услышал он и громкого шелеста, когда что-то черное, в черном капюшоне, заспешило через ежевичник, гонимое жуткой алчбой голодной луны.
Фсё!